Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

— Воды не выпросишь. Харламов нахмурился.

— Да-а. Скажи-ка, дело какое… Ну что ж, пошли, товарищ доктор, я вас накормлю.

— Далеко ли идти?

— Да на вашу квартиру. Кузьмич с досадой махнул рукой:

— Чего зря ходить! Ничего не даст, вредная бабка.

— Я на них, на вредных бабок, рыбье слово знаю, — успокоил Харламов. — Пошли в хату. Я верно говорю. Только вы, товарищ доктор, очки свои наденьте.

— Пойдемте, Федор Кузьмич, — поддержал Климов. — Он ведь такой… знает, где у черта хвост.

Лекпом посмотрел на Харламова, на Климова и вдруг поднялся с лавочки.

— Пошли! — сказал он решительно.

Гремя шашкой по ступенькам, Кузьмич первым взошел на крыльцо, толкнул дверь и ступил через порог. Посреди хаты статная молодайка, высоко подоткнув юбки, подтирала пол тряпкой.

— Ноги-то вытирайте! — сердито сказала она.

— Чтой-то ты, любушка, такая сердитая? — спросил Харламов.

Молодайка сердито сдвинула брови:

— Ходют тут всякие!

Кузьмич солидно покашлял, опустился на лавку и стал оглядывать стены. Климов, покривив душой, покрестился на образа и присел на табуретку против лекпома.

Некоторое время длилось молчание.

Кузьмич еще раз покашлял с внушительным видом, не спеша надел очки и важно вынул из кармана газету.

Молодайка насмешливо фыркнула. Лекпом поверх очков бросил строгий взгляд на нее и, развернув газету, углубился в чтение.

Дверь скрипнула. В хату вошла дородная старуха с ведром в руках. Недоброжелательно косясь на гостей, она вылила воду в кадушку и, зачерпнув ковшиком, принялась мыть узловатые руки.

— Бабуся! — весело заговорил Харламов. — Вот товарищ доктор. Они не евши со вчерашнего дня. Так что собери-ка нам пообедать.

Старуха, разжав поджатые губы, мрачно сказала:

— Мы с дочерью позабыли, когда и сами обедали. Ничего у нас нет! Все съели ваши солдаты. Сами голодные.

— Да что-то непохоже, чтоб дочка твоя оголодала, — заметил Харламов.

Он еще раз оглядел хату, как вдруг лицо его просветлело: на лежанке спал большой гладкий кот.

Харламов посмотрел на лекпома, перехватил его взгляд и значительно кивнул на лежанку.

— Товарищ доктор, — громко сказал он, — вы кушали когда котов?

— Факт! — не сморгнув, сказал Кузьмич, с лукавым видом поглядывая из-за газеты. — Это, можно сказать, самое лучшее мясо. Чистый филей! Кот, если его ладно зажарить, вкуснее гуся. Да что там гуся! За этакого кота, — показал он на лежанку, — не жаль отдать пару хороших курей.

— Так об чем речь! — пожал плечами Харламов. Он засучил рукава, подошел к лежанке и взял за шиворот кота. — Ого! — сказал он, тая улыбку в глазах. — Кот важнецкий. Благородных кровей. И обедает, видать, каждый день. Ишь, пушистый какой. Та-ак… Сейчас мы его на сковородку, а шкурку на кубанку-Бабуся! — позвал он старуху, — Дай-ка нож поострей.

— Это чего ж вы хотите делать-то? — не веря глазам, все еще сердито спросила старуха.

— Кота жарить будем. Мы и тебя с дочкой накормим, раз вы голодные, — спокойно сказал Харламов, искоса поглядывая на молодайку, которая, раскрыв рот, молча смотрела на него.

— Цари-ица моя! Да нешто мыслимо это? Да я уж лучше чего-нибудь пошукаю, может, найду, — заговорила старуха.

— Нет уж, бабуся, не надо, — твердо сказал Харламов. — Мы дюже охочие до котового мяса. А энтот кот всем котам кот. Эвон гладкий какой. Самое сало.

Говоря это, он держал кота на весу. Кот словно знал, о чем идет речь, угрожающе шипел, как змея, и топорщил усы.

— Зачем же, товарищи, котика резать? — вдруг ласково заговорила старуха. — Жалко. Животная ведь.

— А ты, бабуся, видать, дюже жалостливая?

— Уж такая я жалостливая, что, скажи, другой такой не сыскать.

— Ну, раз ты такая жалостливая, то не пожалеешь за котика фунта два сала?

— А нешто…

— А борща дашь?

— И борща дам.

Харламов замолчал, словно в раздумье.

— Ну что ж, товарищ доктор, в таком случае, пожалуй, пустим его, а? Как ваше мнение? — спросил он, повертываясь к Кузьмичу.

— Да по мне, факт, можно пустить, — согласился Кузьмич, — Как с вашей точки, Василий Прокопыч?

— Раз бабка выкуп дает, можно пустить, — тихо буркнул трубач.

— Ну, ежели все согласные, то так уж и быть. Да… Берите, бабуся, вашего котика, — с деланным сожалением в голосе сказал Харламов, выпуская шарахнувшегося под печку кота. — Только побыстрей соберите нам пообедать. И побольше: у товарища доктора аппетит знаменитый.

Шлепая босыми ногами, старуха поспешно подошла к печке и открыла заслонку.

Кузьмич сглотнул слюну — в хате запахло борщом…

Плотно пообедав и на всякий случай договорившись об ужине, они вышли на улицу.

— А насчет кота ты ловко придумал, — с довольным видом ковыряя в зубах, говорил Кузьмич, обращаясь к Харламову. — Ишь, вредная бабка, черт ее забодай! И чего-только не было в печке! А прибеднялась-то как!

— Чем люди богаче, тем жаднее, — заметил Харламов. — Бедный-то скорее последнее отдаст… Я вот, товарищ доктор, как Донбасс проходили, у одного шахтера заночевал, так у него у самого ничего не было, а мне на дорогу последнюю корку насильно совал.

— Н-да! — с довольным видом протянул Кузьмич и, благодушествуя, загудел под нос песенку, которую слышал в Ростове:

— Товарищ доктор, может, пойдем до эскадрона? — предложил Харламов. — Там ребята собирались на площади танцы устроить.

— Ну что ж ты раньше не сказал? Я б тогда ел поменьше, — с огорчением в голосе сказал Кузьмич. Но в глубине души он был очень доволен, что у него есть предлог отказаться от лишних движений. — Куда ж теперь после обеда! Нет, уж мы лучше с Василием Про-копычем соснем немного. Да после обеда оно и не мешает. Факт. На это и медицина указывает, — заключил он, поглаживая себя по толстому, как котел, животу.

— Ну так счастливо оставаться! — Харламов кивнул и пошел по улице.

Навстречу ему показался человек. Он то бежал, то, переводя дух, быстро шел, размахивая руками. «Крутуха, никак? — подумал Харламов, вглядываясь в приближавшегося человека. — Ну да, он самый!»

— Харламов! — еще издали крикнул Крутуха, приметив товарища. — Харламов, слышь-ка, наши приехали!

— Какие наши? Откуда? — с любопытством спросил Харламов, когда Крутуха, тяжело дыша, подбежал к нему с мокрым от пота, веселым лицом.

— Да казаки наши. Те, что-сь на Дону пооставались, — объяснил Крутуха.

— Ну?! И Назаров приехал? — радостно вскрикнул Харламов.

— Все! Все вернулись! И Назаров, и Хвыля, и Дрозд, и Задорожный.

— Где они?

— На майдане, — показал Крутуха в сторону сельской площади, откуда, теперь было слышно, плыл приглушенный гул голосов.

На площади у церковной ограды шумела толпа красноармейцев. Со всех сторон по одному, по двое и чуть но целыми взводами на площадь сбегались бойцы.

Возбужденно размахивая руками, они лезли на плечи товарищей, жадно заглядывая через головы впереди стоявших.

В середине стояло несколько донских казаков. Один из них, пожилой, с сильно тронутым оспой лицом, смущенно улыбался и, разводя руками, что-то говорил — видно, оправдывался.

— Ты скажи, Назаров, как сюда добрался? — спросил боец с забинтованной головой.

— Тише, братва, не слыхать! — крикнул голос из задних рядов.

— Назаров, братушка, стань повыше!

Несколько услужливых рук подкатили тачанку. Назаров с маху взлетел на нее, поднял руки и гаркнул на всю площадь:

— Ребята! Товарищи! Во-первых словах прошу нас не виноватить… Вы не серчайте, братва. По несознательности на Дону мы остались. Дюже не хотели с своей земли уходить. Думали так: побили Деникина — и с нас, значица, хватит, а с панами нехай бьются другие… А потом в Ростове, на митинге, когда товарищ Ворошилов выступал и душевно так говорил, мы здесь же, в народе, стояли и все слышали… Я тогда еще хотел воротиться, да перед станичниками совестно было, вместе уговорились остаться…

Назаров перевел дух.

— А ты скажи, как до полка добрались? — снова спросил боец с забинтованной головой.

— Давай, давай по порядку! — закричали вокруг.

— И вот, товарищи, — продолжал Назаров, — как вы, значица, уехали, у меня в грудях будто что оборвалось. Своя, можно сказать, родная буденная армия уходит, а мы остаемся. И поняли мы, товарищи бойцы, что свою шкуру поставили выше народного дела, но ежели правду сказать, то поздно это сознали. За это мы виноватые и готовые понести что следовает. Да. Собралось нас человек триста, а может, и больше, догонять буденную армию. Пришли в Ростове до коменданта. Он нам — вагоны. Вот и поехали… Доезжаем до Харькова. Там трое суток стояли. И добрались сюда. Потом еще и подводами ехали — полки искали. И вот, значица, нашли… — Назаров поднял руку и громко закончил: — И будем, товарищи, вместе биться до полной победы! А командиров попросим: пущай посылают нас в самый огонь! — Он махнул рукой и спрыгнул с тачанки.